В 2018 г. Нобелевская премия по физиологии и медицине присуждена Д. Эллисон и Т. Хондзё. Ученых наградили, как пишет восторженная пресса, за важнейшее для человечества открытие – прорыв в лечении рака, связанный с «активацией иммунитета».

Ах, как хочется найти волшебную палочку в «иммунитете», которая вылечит рак! Эти мечты уходят корнями аж в 40-50-е гг. к нашему выдающемуся соотечественнику Льву Зильберу – иммунологу и вирусологу. Но, как ни парадоксально, за столько лет на этой стезе нет побед. Хотя огромное число «побочных эффектов» оказало неимоверное влияние как на понимание опухолевых процессов, так и на появление высокоэффективных, радикально меняющих судьбы больных, препаратов. Собственно, «иммунитет» в бытовом понимании этого слова тут ни при чём. Но так уже не раз бывало в истории Нобелевских премий в области медицины: дают за одно, а получается это либо неверно, либо – что хуже – антинаучно. Даже поверхностное рассмотрение открытий, за которые даётся премия, вызывает удивление: что-то – глупость, а что-то – дикость.

«Установка на добро»

Мы уже все как-то привыкли: если дана Нобелевская премия – то за открытия на века. Этакая высшая оценка. Но каждая премия – это субъективное суждение коллектива экспертов о ценности научного исследования. Не более того. А эксперты, как всякое «общество», могут ошибаться, поскольку находятся в шорах современного им знания. Вот несколько примеров: поливание населенных пунктов дустом или операции по превращению нервных людей в идиотов-инвалидов не так давно казались научным прорывом, а сейчас – сродни преступлениям против человечности.
В марте 1888 г. в одной из газет опубликовали некролог на живого Альфреда Нобеля: его перепутали с братом и сообщили о смерти «торговца смертью». А.Нобель расстроился из-за тона некролога и «мема» о торговле, после чего распорядился учредить Нобелевскую премию, чтобы она поощряла добро для человечества. Это было наивное предложение: «Доходы от вложений должны принадлежать фонду, который будет ежегодно распределять их в виде премий тем, кто в течение предыдущего года принес наибольшую пользу человечеству». Заметим – за последний год! Сейчас премии выдают за работы, выполненные, в том числе, полвека назад, и уж точно – не за работы годичной давности. Значение «свежих» работ просто невозможно оценить. За сто с лишним лет Нобелевский комитет несколько раз вручил премию за не слишком полезные изобретения или за «открытия», которые фактически ими не являются.

Привет, ультрафиолет!

Рубеж XIX-XX вв. был временем физических открытий, они тотчас «прикладывались» к медицине. Мы до сих пор пожинаем «плоды» творчества ученых того времени: всё не хватает сил разобраться со всяческими «физиотерапиями», облучениями и т.д. Вот и датчанин Нильс Рюберг Финсен, будучи студентом университета, занялся изучением целебного воздействия ультрафиолетовых лучей. В 1885 г. он закупил мощные дуговые угольные лампы и ежедневно по 2 часа облучал больных с кожной волчанкой – туберкулезом кожи (теперь такого термина нет, так как поражение кожи при системной красной волчанке – один из ее синдромов; при этом подобное облучение вполне способно вызвать обострение болезни). Напомню: дуговые фонари – это два угольных электрода, распложенных на определенном расстоянии друг от друга, между которыми возникает искра, сродни молнии. В отличие от более поздних ламп накаливания, газоразрядных трубок и светодиодов, в дуговом фонаре воспроизводится, по сути, спектр солнечных волн: в нем присутствуют как волны видимого света, так и мощное инфракрасное и ультрафиолетовое свечение.
Через несколько месяцев такого облучения у больных наступало улучшение. Половина пациентов, прошедших лечение, полностью выздоровела, а вторая – почувствовала себя намного лучше. Вскоре Финсен уже возглавлял институт светолечения своего имени. Выдающиеся результаты применения ультрафиолета заметили, и в 1903 г. экспериментатор получил Нобелевскую премию. Позже выяснилось, что стеклянные линзы, которые использовал Финсен, вообще не пропускали ультрафиолетовое излучение. Терапевтическим эффектом обладал не свет, а синглетный кислород (особая нестабильная форма кислорода), который появлялся из-за искрящих угольных стержней лампы. С точки зрения науки важно, что собственно «научное» объяснение никак не связано с полученным эффектом.

Заразить, чтобы лечить

Сифилис до появления антибиотиков, был неизлечимым заболеванием. При естественном течении у больных развивается поражение клапанов сердца и сосудов, суставов («коленками назад»), печение, мозга. Пятая часть пациентов психиатрических клиник была больна сифилисом мозга – прогрессивным параличом, смерть от которого наступала в течение нескольких лет. Юлиус Вагнер-Яурегг, работая в психиатрической клинике, обратил внимание на выживших при прогрессивном параличе. Оказалось, все они во время болезни перенесли тяжелую лихорадку. Врач стал искать способы вызвать её у больных прогрессивным параличом. Сначала он заражал их туберкулезом, а затем – лечил с помощью туберкулина. Но туберкулезная лихорадка была короткой и слабой, поэтому «не годилась» для лечения прогрессивного паралича. К тому же, некоторые больные умирали, поскольку туберкулин им не помогал (как странно, он и сейчас не помогает!).
В 1917 г. открыли хинин для лечения малярии. Малярийная лихорадка была достаточно сильной и продолжительной, поэтому Вагнер-Яурегг стал заражать пациентов малярией, а затем лечить их хинином. У 85% больных наступали значительные улучшения, но смертность оставалась высокой. Позже ему удалось снизить смертность, тогда это считалось приемлемым риском. В 1927 г. Вагнер-Яурегг получил Нобелевскую премию за открытие терапевтического эффекта заражения малярией при лечении прогрессивного паралича.
Это «открытие» до сих пор вызывает споры: то ли малярия стимулировала иммунную систему (опять иммунитет – ах, как мы его любим!), то ли высокая температура тела создавала неблагоприятную среду для возбудителей сифилиса, то ли сработали оба фактора. Кстати, третичные изменения связаны именно с иммунными реакциями на бледную спирохету, а не с повреждающим действием самого возбудителя на ткани. Да и вообще, та работа не носила, как сейчас говорят, «доказательного» компонента и не исключала систематической ошибки. От массовой «маляриетерапии» человечество спас пенициллин, который способен полностью вылечить сифилис на начальных стадиях и предупредить развитие третичных изменений, в частности – прогрессивного паралича.

«Дустом не пробовали?»

В 1948 г. Пауль Мюллер получил Нобелевскую премию за открытие опасных свойств дихлордифенилтрихлорэтана, известного как ДДТ или дуст: с его помощью боролись с саранчой, москитами и другими вредителями. Его было просто и дешево производить, легко распылять. ДДТ считался низкотоксичным, но был смертелен для всех насекомых. Для человека однократная доза в 500-700 мг считалась абсолютно безвредной, поэтому вещество распыляли даже в населенных пунктах. ДДТ остановил эпидемии тифа в Неаполе, малярии – в Индии, Греции и Италии, повысил урожаи и дал надежду на победу над голодом во многих странах. За время широкого использования в мире распылили 4 миллиона тонн дуста. Его польза казалась очевидной.
Но в 50-х гг. появились исследования, которые показали: ДДТ накапливается в окружающей среде и организмах животных, по мере продвижения в пищевой цепи повышается его концентрация. К 1970 г. все развитые страны запретили использование ДДТ. Но миллионы тонн ядовитого вещества продолжают распространяться по миру в телах птиц и животных, накапливаются в почве и воде, концентрируются в растениях. Сегодня следы ДДТ находят даже в Арктике. Этот процесс будет продолжаться еще несколько поколений: период разложения ДДТ – 180 лет, а обо всех последствиях его использования мы не знаем до сих пор.

«Лоботомобиль» доктора Фримена

Розмари Кеннеди — старшая сестра президента США — была сложным ребенком. В раннем детстве она радовала мать покладистым характером, мягкостью и послушанием. Но со временем девочка начала отставать от сверстников в развитии, с трудом запоминала что-то новое, не могла освоить грамоту. С возрастом у неё испортился характер: она стала раздражительной и вспыльчивой. Учителя в частной школе научили ее читать и писать, но ничего не могли поделать со вспышками злости и раздражения. В 1941 г. разочарованный отец дал разрешение провести дочери хирургическую процедуру, которая, по словам врачей, могла успокоить Розмари и сделать её более управляемой. Доктор Уолтер Фримен проткнул кости над глазом девушки и рассек ее мозг. В результате, из трудного подростка Розмари превратилась в инвалида, неспособного обслуживать себя. Она стала одной из тысяч жертв лоботомии, изобретателю которой дали Нобелевскую премию.
Фримен считал лоботомию чудодейственной операцией. Именно он выдвинул своего заокеанского коллегу и наставника, изобретателя лоботомии Эгаша Мониша, на соискание Нобелевской премии. В 1949 г. Мониш ее получил. Фримен не был хирургом-невропатологом, но разъезжал по Америке в своем «лоботомобиле» и делал по 25 операций в день. Он не ограничивался буйными шизофрениками и прописывал лоботомию, как средство от головных болей и дурного характера. Он называл эффект от операции «хирургически индуцированным детством» и считал, что если трудный подросток или истеричная жена превратились после операции в «овощ» – это благоприятный исход: ведь больше они никому не доставят беспокойства. В 50-х гг. лоботомию запретили во многих странах, в том числе в СССР. Правда её возродила в России внучка знаменитого Бехтерева – академик Наталия Петровна Бехтерева в 90-е гг. Впрочем, это – отдельный вопрос научной и медицинской этики.

«Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!»

С высоты научного прогресса нам легко смотреть на ошибки предшественников и удивляться их недальновидности. Но развитие науки предугадать невозможно. Мы все понимаем, что назначение лауреатов премии всегда субъективно, нельзя исключить некоторой ангажированности экспертов: ведь они работают не в закрытой среде и оценивают результаты лишь на основании личных предпочтений. Возможно, через 20-50 лет какие-то из нынешних открытий, авторы которых получили “Нобелевку”, окажутся ошибочными, бесполезными или даже вредными.
Непонятно, как предусмотреть стимулы для тех исследователей, кто рискует первым заняться малоизученными областями знания: при жизни их весьма вероятно этой премией не наградят, так как они «поплывут против течения» устоявшихся мировых тенденций. Однако публике следует понимать: пока наука делает для прогресса человечества не все, что возможно, а ровно столько, сколько допускает её современное устройство. И если человечеству хочется попасть в будущее чуть быстрее, ему впору задуматься о том, чтобы лучше мотивировать тех, кто способствует этому процессу. А Нобелевская премия, как нам кажется, становится здесь, скорее, отрицательной мотивацией.

Источник