В СССР не было таких высоких технологий, как сегодня, зато были талантливые врачи, которые сами придумывали новые методики и сами же создавали инструменты для их выполнения. Это сегодня операции на сердце без разреза считаются делом обычном, а во второй половине прошлого века вмешательства на сердце и клапанах через сосуд было явлением революционным. Одним из основоположников рентгенэндоваскулярной хирургии в советские годы был д.м.н. профессор Валентин Сухов.

– Валентин Константинович, расскажите, как все начиналось?

– Все началось очень давно в начале 70-х, когда мы с Виталием Андреевичем Силиным работали в клинике Куприянова в Военно-медицинской академии и занимались так называемой инвазивной диагностикой, когда через прокол в сосуде вводят инструмент и совершают всевозможные измерения параметров работы сердца. Постепенно мы достигли такого уровня совершенства при исполнении манипуляций внутри сердца, которое позволило задуматься о возможностях исправления таким путем препятствий кровотоку, внутри сердца и сосудов. А они как раз являются одной из главных причин тяжелых заболеваний.

Первое, что мы начали делать – оперировать людей, страдающих атеросклерозом нижних конечностей и заболеваниями, связанными с другими причинами неправильного кровообращения. Есть такая патология врожденного свойства – артериовенозные свищи, когда артерия соединяется с веной неправильно, и это создает своего рода сосудистую опухоль, она может возникнуть в любом месте – в головном мозге, в сердце. Подобные врожденные аномалии мы лечили у маленьких детей трех-пятилетнего возраста. Эти дети испытывали такие же страдания, как пожилые больные с ишемической болезнью сердца. Представьте – стенокардия или инфаркт, а тут – маленькие дети. Это было еще в середине 70-х годов. Этот же метод мы использовали при лечении опухоли почки, когда надо было перед операцией перекрыть кровоток. Мы работали тогда вместе с профессором Анатолием Владимировичем Кукушкиным – это была тема его докторской диссертации.

Ну и постепенно там же, в академии, мы придумали инструмент, который позволил разработать технологию расширения внутрисердечных отверстий при стенозах клапанов у тех же детей при врожденном аортальном стенозе и у больных с митральным стенозом после ревматического поражения. И если в мире подобные вмешательства были впервые выполнены в 1984 году, то мы с Силиным сделали это в 1986.

В.К, Сухов и В.А, Силин в клинике Куприянова

– Какими инструментами вы работали? Обращались за помощью к инженерам?

– Мы были сами себе инженеры. У нас были руки, голова и … связи с окружающим миром. У кого-то мы добывали проволоку определенного качества и размера, у другого трубку, у третьего еще что-то. И большую часть своего рабочего времени в клинике занимались разработкой, изготовлением и совершенствованием инструментов. То, что сейчас покупается за рубежом, мы с Силиным делали своими руками. Придумывали, конструировали, изготавливали и внедряли.

– Сейчас трудно представить, как можно было работать инструментом без испытания.

– Трудно вообразить такие испытания. Провести испытания на животных было невозможно – у животных не бывает ревматизма. А митральный стеноз – это сращение створок клапана, которое развивается при ревматизме в течение десятилетий. Чтобы создать митральный стеноз у животного, ему надо сделать полостную операцию и сшить створки клапана, а потом вновь расширить это отверстие. Это невыполнимо. Поэтому использовали инструменты сразу во время оперативного вмешательства на больных.

Гораздо позже мы свои инструменты запатентовали и передали в руки частной фирме, которая провела все формальности – испытания и проч. Тогда мы и сертификат на эти инструменты получили. Но сегодня все это утеряно и никому не надо.

– Предприятия, которые производили медицинское оборудование, не могли заинтересоваться вашими разработками?

– А какие у нас в стране тогда были медицинские предприятия? Завод «Красногвардеец», выпускающий примитивную аппаратуру, еще работал НИИ медицинской аппаратуры на Литовской. При советской власти легко было производить тяжелые вещи – пушки и танки, а миниатюрные изделия с использованием тех же самых пластмасс сделать было нереально. Даже сейчас в России всего несколько компаний, производящих инструменты для эндоваскулярной хирургии, и это в основном крупномасштабные детали – стенты и искусственные клапаны диаметром около 30 мм. А баллонный катетер, который вводится в коронарную артерию, чтобы расширить ее просвет, имеет диаметр всего 3 мм. И стент, который армирует стенку этого сосуда, должен быть таким же миниатюрным. Представляете, какое высокоточное производство должно быть!

Нет ничего удивительного в том, что мы делали свои первые инструменты кустарным способом. Доктор Андреас Грюнтциг, работавший в Цюрихе, открыл эру чрескожного эндоваскулярного лечения ИБС, а первый в мире баллонный катетер для устранения стеноза коронарной артерии сделал у себя дома на кухне, вместе с медсестрой, с которой он работал. Его метод стал альтернативой уже существующему аорта-коронарному шунтированию, смысл которого состоит в создании обходного пути места сужения сосуда. А, между прочим, первую операцию на коронарных артериях сделал в 1962 году наш соотечественник Василий Иванович Колесов, работавший в Первом медицинском институте. И первые лекарства, которые растворяют тромб во время инфаркта миокарда, придумал наш соотечественник академик В.И. Чазов. У нас было очень много талантливых и умелых врачей.

Сотрудники клиники Куприянова Военно-медицинской академии

– Почему ваше ноу-хау сразу не приняли на вооружение в других клиниках?

– Поскольку мы работали в клинике Куприянова ВМедА, а это был военный госпиталь в структуре военной медицинской службы, у нас были некоторые сложности в общении с «гражданской медициной». Однако главным препятствием явилась инертность и нежелание осваивать методики, трудные для реализации. Мы все свои наработки широко пропагандировали, оперировали в разных городах, включая Москву и Киев, но никого не «заразили». В 1991 году мы с Виталием Андреевичем Силиным перешли в Институт кардиологии, где Владимир Андреевич Алмазов, руководитель института, на территории больницы им. Карла Маркса (ныне святого Георгия), организовал кардиохирургию и для ее создания он пригласил из ВМедА, Владимира Константиновича Новикова. Он с командой кардиохирургов выполнял открытые операции на сердце, а мы пришли заниматься своим делом – эндоваскулярной хирургией, то есть вмешательством без разреза.

– И уже тогда делали коронарографии?

– Мы нужны были Алмазову, в первую очередь, как диагносты. Первые коронарографии, которые были выполнены в Санкт-Петербурге, были сделаны мной на территории ВМА в 80е годы. Даже мы, чувствуя себя уверенно, когда оперировали на сердце, очень осторожно подбирались к артериям, питающим сердце – настолько они миниатюрные. Дотрагиваясь до них, можно было нечаянно «закрыть» сосуд, спровоцировав инфаркт и смерть пациента. А у наших пациентов коронарные артерии уже были поражены. Поэтому отношение к этой категории больных во всем медицинском сообществе было очень осторожное.

Профессор В.К. Сухов

В то же время мы приобрели этот опыт и поставили коронарографии на поток. И основная наша задача в больнице была диагностировать больных перед кардиохирургическими операциями. Коронарография для хирурга является своего рода топографической картой, по которой он четко видит, какое место надо лечить. Но хирургов надо было учить анализировать эту информацию, а далеко не все готовы были принять новую по тем временам медицинскую идеологию и учиться. Есть врачи, которые будут отстаивать старые несовершенные и даже вредные методы, несмотря на то что у них умирают больные.

Мы много и активно там работали, выполняли операции и на клапанах сердца, и на коронарных артериях. Но через пять лет я ушел во вторую больницу, а Силин через год умер. Врачи, которых мы подготовили, после нескольких неудач не стали дальше развивать наши начинания и наше дело постепенно зачахло.

– Как вы строили отделение эндоваскулярной хирургии во второй больнице на Учебном?

– Когда я пришел в «двойку», здесь не было ни кардиохирургии, ни коронарной хирургии. Мы все создавали с нуля. Конечно, когда мы начали делать первые коронарографии, кардиологи воспринимали это с осторожностью. Но не все. Потом врачи увидели, что методика эффективна – и появилось доверие. А когда сюда пришли кардиохирурги во главе с Александром Зориным, вообще стало великолепно.

Эндоваскулярная хирургия – это высокотехнологичная медицина, ей невозможно заниматься в одиночку, необходимо тесное взаимодействие врачей нескольких специальностей. В мире существует такое понятие Heart Team – «сердечная команда», в которую входит кардиолог, эндоваскулярный хирург и кардиохирург. Эти три человека определяют судьбу больного, диагностируя заболевание и выбирая метод лечения, не всегда хирургический. Есть такие виды острого инфаркта, где открытые операции противопоказаны и с этими больными работают только эндоваскулярные хирурги, потому что мы можем проникнуть в сосуды не открывая его.

Начинали работать мы втроем – я и мои ученики Игорь Качанов и Евгений Шлойдо, Игорь Николаевич сегодня заведует отделением в больнице им. И.И. Мечникова, Евгений Антонович возглавляет отделение во второй больнице. Вместе с ним здесь работают десять эндоваскулярных хирургов.

Отделение рентгенэндоваскулярных методов диагностики и лечения в ГМПБ №2, крайний слева – В.К, Сухов, справа – Е.А,Шлойдо

– На каком оборудовании вы работали?

– Оборудование у нас было, но мало опыта и инструментов. В начале 90-х в рамках международной помощи к нам приезжали американские врачи. Это были кардиологи и кардиохирурги. Они привозили с собой инструменты, иногда просроченные, но мы их использовали, потому что других почти не было. Надо сказать, направление, которым мы занимались с Виталием (Силиным), не получило продолжения, и инструменты оказались не нужными. Человек, который начал их делать помимо нас – Кондратьев, умный, рукастый, умер и все на этом закончилось. Современные технологии транскатетерных чрескожных операций заново возродились только десять лет назад.

– Почему все-таки не получилось у тех врачей, которых вы обучали у Алмазова?

– Потому что хирургия – это не только врач, который оперирует, не все зависит только от него, но и от того, кто обеспечивает проведение операции и послеоперационный уход. Организация процесса очень сложная. И когда Силин умер, вся команда бросила этим заниматься. Потом они очень удивлялись нашим результатам.

Я раньше не делал операции на коронарных артериях, а придя в ГМПБ №2 наладил их регулярное производство, причем на современном уровне, стал выполнять их больше 500 в год. Более того, благодаря Сергею Миронову, депутату ЗАКСа, получил грант на сто операций при остром инфаркте миокарда. В нашем городе инфаркт тогда никто не лечил с помощью стентирования, и я ввел эту технологию в Петербурге. Благодаря эндоваскулярным методам хирургии, смертность при остром инфаркте миокарда снизилась до 5%. Это все не делается в один день и даже в один год. Надо было организовать поступление этих больных в клинику – им ведь необходимо оказывать помощь в течение первых четырех часов после развития инфаркта. А для этого городские службы должны правильно работать и врачам надо лекции прочитать.

– Как сейчас организована помощь людям с инфарктами в больнице и в городе?

– Во второй больнице организован сосудистый центр по оказанию помощи при остром инфаркте и остром инсульте, здесь оказывают круглосуточную помощь людям. У меня прошли обучение все заведующие остальных сосудистых центров в городе. Сегодня в Петербурге 11 городских учреждений и 11 федеральных имеют службу, где выполняются операции по поводу острого коронарного синдрома – в некоторых около тысячи ежегодно.

– Почему в кабинете заведующего отделением, где мы с вами беседуем, так много фотографий космонавтов?

– Это фотографии с Байконура, один из его ответственных работников оказался нашим пациентом. Это было много лет назад при моем участии, а затем Евгений Шлойдо делал ему стентирование, последний раз полгода назад. И теперь он абсолютно здоровый человек. Мы владеем методом, который не оставляет следов, с таким филигранным искусством выполняются операции. Я научил Евгения Антоновича делать эти операции, и он работает сейчас вместо меня и намного лучше, чем я. Он имплантирует митральные клапаны, чего не делает почти никто. В мире единичные операции проводятся, а он в России сделал уже порядка 15-ти таких вмешательств. Это уже продолжение тех технологий, которые мы начали развивать полвека назад. Но мало кто хочет этому учиться. Люди ищут простые пути.

– Настолько трудно овладеть этим искусством?

– Знания черпают не только из медицинских журналов, они передаются на практике. Надо видеть, как работает хирург, каким инструментом, как ведет себя в разных ситуациях. В классической хирургии врачи видят каждое движение, что-то поддерживают, где-то помогают, наблюдают операцию целиком от начала до конца. А в нашем деле ничего не видно. На экране только рентгеновское изображение сердца, руки управляют инструментом на расстоянии одного метра от него, и все движения чрезвычайно мелкие – это не махания дирижерской палочкой. Это невозможно передать. Чтобы научиться, надо чтобы врач насмотрелся, проникся этим. По-другому никак.

Автор: Нина Башкирова

Источник