18 октября 1991 года был принят российский закон о реабилитации жертв политических репрессий. Статья 3 этого закона содержит первое официальное признание факта насильственной госпитализации инакомыслящих. Появилась возможность перевернуть одну из самых чёрных страниц в истории медицины – использование психиатрии в карательных целях.

Иностранный консультант

Термин «мягкая шизофрения» немецкий психиатр Артур Кронфельд ввёл ещё в 1927 году, за 9 лет до переезда в СССР, где его учеником стал Андрей Снежневский. Понималось под этим расстройство у таких больных, которые галлюцинируют по 30 лет, оставаясь адаптированными к окружающему миру. Они сознают, что «второе пространство» у них вымышленное и живут с ним, общественной опасности не представляют и в госпитализации не нуждаются.

Идею тут же подхватил советский психиатр Лев Розенштейн, ученик Ганнушкина, основатель московской сети медвытрезвителей. Он решил осмотреть поголовно население прилегающих к Преображенской больнице районов Москвы, чтобы выявить самые разные формы шизофрении и понаблюдать их в динамике. Без госпитализации, конечно. В 1928 году состоялось первое такое амбулаторное обследование; оно проводилось каждый год.

Его результаты всё больше раздражали советское правительство. Первые коммунисты считали, что с уничтожением власти капитала душевнобольных должно становиться всё меньше. А психиатрическая статистика этого не подтверждала. Большевикам нравилось сводить внутреннюю жизнь человека к условным рефлексам. Кнут и пряник действуют на всех одинаково, личные особенности для управления массами неважны, и ни к чему психосоматика и непослушное «оно», которое нельзя контролировать. Слова «фрейдизм» и «персонализм» стали ругательствами.

Вот в какой обстановке оказался в 1936 году бежавший от нацистов Артур Кронфельд, исследователь психосоматики, знаток сексуальных девиаций и психотерапевт. Он был ещё и единственным психиатром, осмотревшим Гитлера. В 1932 году Кронфельда вызвали экспертом на суд, где истец обвинял фюрера (тогда ещё только партии, не всей Германии) в получении денег из-за рубежа, а Гитлер отвечал, что истец сошёл с ума. Просидев три дня в одной комнате с фюрером, эксперт понял, что это клинический психопат и он ещё натворит дел.

Едва Кронфельд освоил русский язык, главный врач Костромской больницы Снежневский пригласил его к себе консультантом. Знакомство с методами передовой западной психиатрии помогло Снежневскому занять должность замдиректора Института им. Ганнушкина.

Практика советских коллег повергала Кронфельда в изумление: они видели шизофрению в каждом бредовом расстройстве. На самом деле заболеваемость должна быть намного меньше. Это совпадало с идеей вождя, что «жить стало лучше, жить стало веселей». Школу Розенштейна заклеймили за вредное расширение границ шизофрении, и Льва Марковича посадили бы, не умри он ещё в 1934-м. Удовольствовались арестом его вдовы и дочери.

Думали привлечь за «персонализм» и самого Кронфельда, но он был нужен, так как учил советских врачей добиваться ремиссии у шизофреников новым венским методом, инсулиновой комой. Ей предстояло ещё стать средством умышленного повреждения целых участков мозга.

«Дегенераты у власти»

Перед началом переговоров Молотова с Риббентропом Кронфельда вызвали на Лубянку и попросили охарактеризовать Гитлера и его приспешников. Кронфельд дал подробные психологические портреты: Третьим Рейхом правят уголовники и их послушные рабы. Советское правительство немедленно заключило с ними союзный договор. А когда они напали на СССР, характеристики Кронфельда издали брошюрой под названием «Дегенераты у власти».

Она подписана в печать в Москве 1 октября 1941 года. Тираж 100 тысяч – и это когда противник подходит к столице, перебои в электроснабжении, нет ни транспорта, ни бумаги, ни рабочих. 7 октября брошюру уже развозили по библиотекам и воинским частям. Она выполнена в духе самого махрового «персонализма». В войну это было можно, подобно тому, как разрешалась уже опальная генетика для совершенствования продуцентов пенициллина. Тем сильней было потрясение Кронфельда, когда 16 октября он не нашёл себя в списках на эвакуацию. Увидев, как спецотряд НКВД жжёт амбулаторные карты Розенштейна, он уверился, что город решено сдать. Утром 17 октября Кронфельд и его жена Лидия Квин приняли смертельные дозы веронала.

Они ещё дышали, когда их нашёл сосед по дому Снежневский, вырвавшийся из окружения под Вязьмой. Он сделал всё возможное, но опоздал; всегда сокрушался, что не поспел на час раньше.

Единственному читателю

На фронте Снежневский дослужился до главного психиатра ударной армии. Как и другие врачи, он вводил в заблуждение командиров, выдавая жертв психических травм за контуженных. Иначе их как трусов и предателей ждал в лучшем случае штрафбат.

В госпиталях рос целый слой независимо мыслящих врачей, собиравшихся после Победы расширить границы дозволенного. Так, Семён Консторум в 1948 году создал первое советское руководство по психотерапии. Снежневский казался ему своим человеком, которому можно отдать учебник на рецензию. Договор на эту книгу был для автора единственным источником дохода. Ответ Снежневского показал, что брат по оружию решил делать карьеру: «…надо начинать с изложения Советской психотерапии, её принципиального отличия от зарубежной, вытекающей из иного сознания советского человека».

Результат Консторум описал в дневнике так: «Тяжёлый язык» и рот на бок – инсультик! И как-то стало спокойно – от чувства безответственности! А что-то делать надо». Но разумные полезные действия в духе активирующей психотерапии не спасли. Последовал второй инсульт и в 1950 году третий, роковой.

К тому времени Снежневский возглавил Институт имени Сербского — всесоюзный центр судебной психиатрии, где обследовали уголовников и «врагов народа», направляя невменяемых в Казанскую и Ленинградскую тюремные психбольницы. Заниматься этим Снежневскому не нравилось, он предоставил IV «политическое» отделение института будущему великому палачу Даниилу Лунцу. Своё время он посвятил подготовке издания для Главного читателя, который любил книги о том, что всё на свете открыли русские учёные. Снежневский выбрал забытую работу Кандинского с первым описанием синдрома Кандинского-Клерамбо, характерного для шизофрении. Выходило, что шизофрению русские открыли ещё в XIX веке, иностранцы нам не указ. Чтобы в этом не возникало сомнений, Кандинский был аккуратно пощипан и лишён многих ссылок на французских и немецких авторов.

Готовил Снежневский и доклад для Павловской сессии медицинской академии. Клеймить «сторонников западной психиатрии» ему поручили как самому начитанному. Прочие борцы с фрейдизмом и ясперизмом не могли связать двух слов, как Банщиков, который говорил: «Никакого бессознательного нет, потому что мы его не чувствуем». Снежневский с трибуны отрекался от идей своих наставников. Ругал психосоматику как «американское увлечение», прошелся по генетике и всерьёз призвал психиатров по примеру академика Павлова делать опыты на собаках, вызывая у них экспериментальные душевные болезни. Всё это было нужно, чтобы захватить кафедру психиатрии в Институте усовершенствования врачей и там заняться настоящей наукой.

Теория малых дел

Снежневский совсем не походил на других сановных советских врачей сталинской эпохи: не склонял к соитию студенток, как Мясников, не поносил евреев, как Давыдовский, не внушал ученикам, что никогда не ошибается, как Виноградов. Всегда широко улыбался, пусть даже со временем его улыбка становилась всё более сардонической. Любил и понимал современное искусство. Над его головой в кабинете висел не Ленин, а Хемингуэй. Ильич присутствовал как небольшой бюст в сторонке.

Снежневский не терпел дураков, даже преданных. Умных и обучаемых выдвигал, невзирая на самую плохую анкету. Его любимый ученик Анатолий Ануфриев никогда бы не защитил диссертации, потому что четыре года пробыл в плену. В первые послевоенные годы ему нельзя было жить в Москве, так что он, пока учился в Первом меде, ночевал на вокзалах. А шеф внедрил его в Институт имени Сербского, и благодаря Снежневскому Ануфриев возглавил абрамцевскую психбольницу.
Столь «человекообразных» руководителей во всей советской науке можно было по пальцам перечесть, и юношество говорило о Снежневском с придыханием. Так велась тонкая и умная вербовка сторонников среди лучших молодых врачей. Впоследствии они делали карьеру, расширяя влияние школы Снежневского и захватывая одну больницу за другой.

Сумел Андрей Владимирович очаровать и своих пациентов поневоле, когда к нему в больницу имени Кащенко повезли первых открытых антисоветчиков. 23 августа 1962 года поступил писатель Валерий Тарсис, без суда, за то, что опубликовал за рубежом сатиру на Хрущёва.

Снежневский сразу понял, что перед ним литератор средней руки, чьего таланта хватает на советские производственные романы. И не сомневаясь, что новый роман будет о больнице имени Кащенко, скормил ему себя как положительный тип хорошего руководителя, который всё понимает и придёт герою на помощь. Хитроумный психиатр повёл со своим узником вольнодумные разговоры: «В принципе я с Вами согласен. Сформировать покорного робота – идеал советского общества. В больницах у нас обязательна грубость, даже мордобой – как своеобразный метод лечения. Я знаю сотни врачей-психиатров, но ни одного из них не могу назвать ни врачом, ни психиатром. В министерстве меня не слушают; остаётся теория малых дел, которую я так презирал в молодости. Вот наблюдаю и порой стараюсь облегчить участь какого-нибудь стоящего человека, попавшего в наши застенки». Переждав 7 месяцев, пока Никита Сергеевич остынет, Снежневский тихонько выпустил Тарсиса на волю.

Палата №7

Новая книга называлась «Палата №7» – также со слов Снежневского, который сказал: «Из чеховской палаты №6 мы переместились в советскую палату №7, более благоустроенную». Психушка у Тарсиса выглядела единственным местом в СССР, где можно свободно высказывать свои мысли, под сочувственным взглядом главного врача по фамилии Нежевский. Роман стал за границей бестселлером. Иностранные коллеги, которых Снежневский встречал на конгрессах Всемирной психиатрической ассоциации, узнали его в герое и прониклись к прототипу уважением.

Зарубежные корреспонденты спрашивали Тарсиса про его героев, попавших в психиатрический застенок. Он назвал своего соседа по дому Александра Есенина-Вольпина, основателя правозащитного движения, и Владимира Буковского — юношу с данными полководца, самого способного организатора среди диссидентов. У него врачи школы Снежневского определили «шизофрению под вопросом».

 

Как вспоминал сам Буковский, «по поручению «Международной Амнистии» в Москву приехал английский юрист г-н Эллман и обратился к директору Института Сербского Морозову… Он почему-то вовсе не удивился, что какой-то иностранец требует у него отчета, даже не счел это «вмешательством во внутренние дела».
– Буковский? – переспросил он, наморщив лоб. – Не помню. Надо посмотреть, есть ли у нас такой больной, – и принялся перебирать бумажки на столе. – Ах да, правда. У него нашли шизофрению, но лечение ему очень помогло. Мы его скоро выпишем.
Так внезапно прервался восьмимесячный научный спор о моем психическом состоянии. Ни справок, ни объяснений, ни извинений. Помилуйте, кто вас держал? Это вам просто померещилось».

Георгий Морозов и сам не слишком хорошо понимал смысл введенного Снежневским термина «вялопротекающая шизофрения». Он попросту говорил судебным медикам, что это «когда бреда нет, галлюцинаций нет, а шизофрения есть». Хотя она и не развивается, с виду безобидный читатель Солженицына – всё-таки шизофреник, и может стать угрозой для окружающих. Лечить, пока не поздно!

Глава ленинградской школы Измаил Случевский – очень влиятельный, с родственниками в КГБ – вялотекущую шизофрению не признавал. Он был не ангел, но не понимал, зачем вводить новую болезнь, когда при надобности сойдёт старая добрая паранойя. Случевский проводил собственную экспертизу, признавал «невменяемых» здоровыми и слал протесты в Главную прокуратуру. Тогда в Москве свой диагноз обосновывали цитатами из показаний больных на следствии. Порой такими, которых в деле не было. Иногда подлог открывался, так что у одного и того же больного набиралось по три экспертизы с каждой стороны. Бой двух мафий шёл до смерти Случевского в 1966 году.

Как раз тогда Тарсиса выдворили за границу. Он и там повторял, что без психиатрических репрессий СССР представить нельзя, но Снежневский честный человек и никакого отношения к ним не имеет.
На следующий год КГБ возглавил Юрий Андропов, который отстранил от борьбы с инакомыслящими контрразведку и создал для этого Пятое управление. Природу инакомыслия Андропов объяснял очень просто: диссиденты психически больны. Он повторял это так часто, что в конце концов и сам поверил.

Продолжение следует…

Источник

Часть 2

Часть 3

Часть 4